Товарищ гектар с неважным клавиром - Ев. Попов Прекрасность жизни

Наталия СВИЩЁВА

ТОВАРИЩ ГЕКТАР С НЕВАЖНЫМ КЛАВИРОМ

Приезд в Саратов «самого весёлого», по определению критики, «анархиста» новой русской словесности Евгения ПОПОВА был наполовину официальным, наполовину частным. Как представитель российского отделения ПЕН-клуба он встречался с журналистами, чтобы обсудить проблему свободы слова в современной непростой российской жизни. Как писатель повидал старых друзей — редактора журнала «Волга» Сергея Боровикова и театр АТХ.
— Мне страшно хотелось снова повидать Саратов, где я побывал уже дважды, — рассказывает Евгений Анатольевич, — но всякому поступку нужна же какая-то причина. Я вспомнил, что десять лет назад в октябрьском номере журнала «Волга» был напечатан мой роман «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину», так что дата образовалась юбилейная... «Волга» обладала к тому времени вполне определённым лицом, импонирующим мне, и значением, популярностью могла спорить с тем же «Новым миром», «Знаменем»... Познакомился с Боровиковым, с замечательными людьми, работающими в редакции. Театр АТХ я тогда не знал. Но однажды мне позвонил человек, представился Иваном Ивановичем и сказал, что поставил спектакль по моему роману «Прекрасность жизни». Я подумал, что такую работу может поставить только идиот. Ведь роман не имеет никакого отношения ни к театру, ни к кино. В нем 25 глав, которые перемежаются, как содержимое сэндвича, цитатами из советских газет за 25 лет: с 1961-го по 1985-й. В течение двух лет я ходил в библиотеку и выписывал из советских газет абзацы и отдельные фразы, те, что мне особенно нравились, проникнутые не политикой, нет, а неистребимым до сих пор духом социализма, вроде такого заголовка, например, — «Расправь плечи, товарищ гектар!».
Вывести мою литературу на сцену рискнули только в двух городах. В Амстердаме поставили мой рассказ «Хреново темперированный клавир». О чём он? Его герой, интеллигент, собирается от прелестей перестройки покончить жизнь самоубийством, но в это время к нему в дом залезает вор. Сначала он отговаривает вора от воровской деятельности, а потом вор отговаривает его от самоубийства (этот рассказ вошёл в спектакль АТХ. — Н. С.). И в Саратове. Я посмотрел «Прекрасность жизни» и получил радость от работы. Смотрю спектакль в новой редакции, и мне любопытно, что будет дальше, хотя свой роман я, естественно, знаю. Сейчас все друзья и знакомые, попадающие в Саратов, рассказывают мне об этом театре. Вадим Абдрашитов недавно поделился впечатлением от хармсовского спектакля: «Какие замечательные актёры! И какие лица! Лица настоящих русских интеллигентов».
Евгений Попов многие вещи в разговоре опускал, видимо, настолько очевидными они ему казались. Рискну предположить, что его симпатии к «Волге» и АТХ вызваны тем, что этот журнал, как и этот театр, как и их общий автор, никем не ангажированы, что они ищут в искусстве смысла не политического, а экзистенциального, и если он выходит порой политическим, то лишь постольку-поскольку... Рискну предположить также, что феномен существования журнала «Волга» и не менее удивительный феномен существования театра АТХ в условиях, которые для других творческих коллективов означали бы смертный приговор, непосредственно связывается для Попова не только с проблемой свободы слова, которой он занимается как член ПЕН-клуба, но и с проблемой свободы в более широком, общефилософском смысле.
— Сегодня, наверное, ни у кого нет чёткого ответа на вопрос, является ли свобода слова фикцией или реальностью, — считает писатель. — Пользуясь словами Бабеля, скажу, что и я порой не могу понять, «где начинается Беня Крик, а кончается участок». Тот мат и порнуха, которые льются отовсюду, есть ли это свобода, и есть ли она в сенсационном материале, в котором показывают нам человека, похожего на голого прокурора? Или это торговля словом и свободой? У меня в этом смысле имеется опыт, в какой-то степени уникальный. Я пережил и советское отношение к художнику, и опыт андеграунда, то есть полного не соприкосновения с властями, выживания в подполье, и синтез  того и другого, который существует сейчас. Я из тех писателей своего поколения, как Виктор Ерофеев, как поэт и художник Дмитрий Пригов, которые сознательно ушли в андеграунд,  заранее зная, что от официальной литературы ничего, кроме ломки судьбы, ждать нечего. Кто-то работал библиотекарем, Пригов ваял детские скульптуры, я сам, исключённый из Союза писателей за участие в «Метрополе», стал жить  добыванием заказов для художественного фонда. Позже, когда меня в Союзе восстановили, сказал крамольную для меня фразу: «В андеграунде столько же графоманов, сколько в Союзе писателей». Опираясь на свой опыт, скажу: свобода слова сегодня всё-таки существует. Ведь невозможно сравнить любой степени загрязнённости воздушную среду, где есть кислород и человек может дышать, с водной средой, где тоже есть кислород, а дышать нельзя. В советские времена о свободе слова просто не могло идти и речи по определению.
…От чего я хотел бы быть свободным? Полностью от денег. Я всю жизнь писал только то, что мне нравилось. Но приходится зарабатывать рецензиями, эссеистикой. Я хотел бы писать только для удовольствия.

(«Саратовские вести», 27 ноября 1999 года)