В спокойном и светлом состоянии души - C. Козлов Правда, мы будем всегда

Наталия СВИЩЁВА

В СПОКОЙНОМ  И СВЕТЛОМ СОСТОЯНИИ ДУШИ

Спектакль 14 июля был сыгран на одном дыхании и с такой пронзительной и чистой интонацией, что для нас почти сразу перестала существовать и тесная сцена, и жалкий задник, и убогие кубы, из которых вынужденно составлялась необходимая конструкция.

Как в китайской классической живописи два-три акварельных потёка открывают нам огромный мир, полный воздуха и неба, так здесь звуки самодельной флейты, переговаривающейся с человеческими голосами под мягкую дробь бамбуковых палочек, вовлекли нас в иное пространство. В нём были дубовый лес и еловые шишки, глухие заросли, озарённые солнцем лужайки, глубокий чёрный омут и обнажённые ветки осенних деревьев.
Сценические картины, связанные между собой не сюжетом, а героями и сменой времён года, исполненные с той изысканностью и тщательностью, что переходят в естественность и свободу, разворачивались подобно свитку. И подобно свитку разворачивали перед нами мир чистых отношений, трогательной дружественной приязни, нежной любви и душевной цельности.
Если строго по программке, актёры сыграли Ёжика, Белочку, Зайца и других обитателей леса. А если по ощущению, то души грустных, весёлых, влюблённых, навеки прощающихся и вновь встречающихся прекрасных существ. Они живут. Они живут в удивительном единстве друг с другом и с природой, откликаясь на каждое тончайшее душевное движение, угадывая его прежде, чем оно было высказано, даже прежде, чем оно родилось. Предупреждая его жестом. Словом, интонацией. И мир вокруг них. Мир звуков, извлекаемых из бамбуковых дудочек, стекла, металла, воды и бумаги, из всего, к чему прикасаются музыканты, — звонких, как весенняя капель, шелестящих, как палая листва, прозрачных, как хруст утренних льдинок, — включён в их жизнь как её единственная часть, как её начало и продолжение.
Они живут не беспечно, но радостно и светло, и отдаются каждому мигу безраздельно, зная, что он неповторим. Что завтра игра в «я— не я» будет уже не такой, как сегодня, а  тот,  кто слегка сплутовал в шашки, придумает совсем иную забаву. Что смелый может и напугаться, и простодушный проявить хитрость.
У каждого есть личная коллизия, но не она составляет драматическое движение спектакля. Она существенна, но не больше и не меньше, чем то, что у каждой ветки дерева своя форма, а в букете васильков или листьев осеннего клёна каждый листок и каждый лист не похож на другой. Кто-то очень боится, что никогда не сможет преодолеть страх и будет бояться всю жизнь. Кто-то никак не может выговорить: «Я тебя люблю». И кто-то придумывает, что если пришить листья ёжикиными иголками, то берёза не облетит под осенним ветром, и это звучит как: «И я тебя очень-очень». Конечно, было бы прекрасно, если бы вечно были весна и лето. Но только осенью, когда всё прозрачно и светло, можно сказать слова, которые никак не произносились. И только зимой, когда всё застыло и сковано, а ты чувствуешь себя забытым, брошенным и замерзающим от одиночества, приход друзей может дать столько нечаянной радости.
Здесь душа отзывается не на те вчерашние потрясения и катаклизмы, которые так властны над нами, а на журчание весеннего ручья, пробивающего себе дорогу сквозь лёд, на туман, окутывающий далёкие горы, розовую зарю и блестящие умытые иголочки сосен. (Странно, как вполне городские люди, соприкасающиеся с природой, подобно большинству из нас, лишь на городских саратовских или сочинских пляжах, смогли ощутить её в гармоничной первозданной сути, не угрожающей, не враждебной человеку, а соразмерной с ним, а себя – её неотъемлемой частью.)
Внутренняя общая драматическая коллизия спектакля не в вечной смене времён года, сулящей обновление, а в неизбежности смерти. Мы все знаем об этом, и всё же всегда она представляется нам всего лишь трагической случайностью, которой можно было избежать. Смерть вечна, как и рождение. Но так же вечен вопрос детей, отвергающих смерть: «Правда, мы будем всегда?» И бесконечная цепочка маленьких светящихся бумажных фонариков вьётся по сцене как бесконечная нить жизни. Как надежда, которую мы не вправе отвергнуть, чтобы не впасть в грех отчаяния.
Мы эту надежду приняли в сердце, потому что актёры сыграли свой спектакль  с той бесстрашной открытостью и с таким доверием к миру, которое бывает только в детстве. Они сыграли его о себе и о нас, лучших, чем все мы есть, отринувших суету и вернувшихся, пусть всего лишь на полтора часа сценического действия, к утраченной гармонии.

Спектакль был бы невозможен без:

Е. Блохиной,
Е. Ботовой,
Б. Бударина,
И. Верховых,
С. Волкова,
Э. Волковой,
С. Ганина,
Ю. Горшковой,
Е. Калининской,   
Ю. Кудинова,
Г. Ляндреса,
И. Монаенковой,
А. Скородумова,
В. Скородумова,
И. Фролова,
Д. Черных.

Они живут в том же cоциуме, что и мы, сформированы той же самой действительностью. Но они – художники. И, как художники, оставаясь обычными людьми, со своими страстями, капризами и амбициями, ещё и удвоенными спецификой профессии, оказались способны понять неистинность нашей жизни и необходимость внутреннего сопротивления ей ради прорыва к подлинной экзистенции.

(«Саратов», 25 июля 1992 года)