Лапшевик свободы - Д. А. Пригов Шоу-коллапш

Наталия СВИЩЁВА

ЛАПШЕВИК СВОБОДЫ

Свобода. Ах, какое сладкое слово! Чего только о ней не понаписано. Осознанная необходимость. Liberté, Égalité, Fraternité. Дон-Кихот в 16-й главе толковал Санчо о свободе как об одном из величайших благ, какое знает человечество. Но это всё — философия. А мне хотелось свободы от выборов. Хватит уже! Бессонная ночь с 16-го на 17-е. Радио- и телеприемники во все последующие дни. Некогда быть. Некуда деться. Дома оставаться невозможно — рука так и тянется переключать каналы или вертеть настройку. Можно, конечно, в Радищевский музей. Но я не настолько эстетически развита, чтобы Рокотов или Левитан погрузили в себя без остатка. Из концертов ничего обещающего не подвернулось. Цирк был бы лучше всего, но он завершил сезон. Ноги сами привели меня в АТХ. Там давали «Шоу– коллапш».
Шоу — понятно. Коллапш? Это коллапс, из которого можно и не выйти. Знаете такие слова, как лапшегубка, лапшевник, лапшедрон, лапше- наш, лапшнание, лапшение. Продолжайте сами. Только не забудьте: первое слово – «лапша».
Лапшу на уши с удовольствием вешает своим зрителям АТХ. Зрители эту лапшу с удовольствием поглощают. Сказать, что она полностью сварена, нельзя. Чуть жестковата. Спектакль доваривает её на зрителе. Как на плите. Если текст задевает, зритель разогревается. Если нет — охладевает. То, что зритель готов согреть, АТХ оставит в своём спектакле. К чему останется холоден — выбросит. Но если вы в принципе любите лапшу и поэта Владимира Друка, написавшего о ней целую, можно сказать, поэму, идите на «Шоу-коллапш» и умрите там, если сможете. Смерть по выбору – от смеха или от слёз. В АТХовской лапше впервые в жизни встретились Кортасар и Пригов. Нетребко и Вертинский.
У театра нет средств, чтобы поставить задуманное «Село Степанчиково». Вот он и придумал стоминутный коллапс, простите, коллапш. Пока ещё немного небрежный, но «для вставок и дополнений свободный». Свободный — вот оно, заветное слово. Закавыченное, принадлежит Георгу Фридриху Гегелю. «Эстетика», том первый, страница 123. Насколько помню, он — один из источников марксизма. Если на выборах победят коммунисты, театру АТХ будет чем оправдаться. Впрочем, театр уже в программке оставил за собой право изменять композицию спектакля.
В нём заняты все звёзды. Я хочу этим сказать, что в нём заняты все, потому что в этом театре все звёзды. Кроме художественного руководителя. Он на этот раз предпочёл умереть в актёрах. И ему это почти удалось. Но всё же полностью скрыть свои уши не смог. Кстати, АТХовская тусовка пополнилась Анной Афанасьевой, которая некогда окончила театральный факультет одновременно с Юрием Кудиновым, Ингой Монаенковой и Алексеем Нестеровым. Он — автор декораций и костюмов к «Маленьким трагедиям» в тюзе, а по образованию — актёр, окончивший сначала Саратовское театральное у Риммы Беляковой и Георгия  Банникова, а затем ГИТИС.
Тусовались же в «Коллапше» во имя либерте. Которая свобода. Свобода от всех наших социальных и политических запросов и вопросов. Они начали спектакль с придумывания названия и обсмеяли все наши лучшие слова. Сидели, понимаешь, в белых креслах и перекидывались существительными, произвольно меняя в них то согласные, то гласные. «Чебурек — это звучит гордо», — вспомнил Юрий Кудинов. «Правда — вот бог свободного чебурека», — поддержала его Инга Монаенкова. «Рыба ищет где глубже, а чебурек – где лучше», – возразила им Елена Блохина. «Редкая пицца долетит до середины Днепра», — нашла новую тему Анна Афанасьева. А может, то была не Афанасьева, а Сергей Волков или другой Сергей, который Ганин. Реплики принадлежат сегодня одному, завтра — другому. Но несомненно, что только Инга будет читать Кортасара и только Блохина петь Вертинского. Кроме них, в Саратове этого не умеет делать никто.
Зрители — забавный народ, они, желая помочь любимому театру, пачками тащили и безвозмездно отдавали худруку «Истоки» (сборники андеграундной прозы и стихов), ротапринтное издание «Митьков». Иван Иванович благодарил, целовал женщинам руки, но во взоре его читалась скука. Он и его актёры знают всё это досконально.
А про что спектакль? Про нашу сегодняшнюю жизнь. Про Чапаева, приславшего письмо концептуалисту Пригову. Про Чайковского, позировавшего Шагалу. Про человека, повисшего в Крыму на скале над синевой Айвазовского. И про мышь, осыпанную дустом. Чепуха? Реникса? Свобода. От запретов. От политизированности. Вольность выбора текстов. Вольная игра словом. Вольность жизни. Мы свободны выйти из коллапса или коллапша,  если он нам не по нраву. Иван Верховых свободен включать или не включать это шоу в изысканный репертуар своего театра. Актёры вольны брать этот текст или не брать. А мы вольны пойти на этот спектакль или не пойти.

(«Саратов», 2 июля 1996 года)